Весна в белой мечети
(Андрей Ильенков, Екатеринбург, из книги "Несгибаемая рота")

___ В понедельник, 29 марта, в Советском Союзе наступила весна. Первым, кто узнал об этом, стал ряд. Яхимович, поднявшийся по малой нужде. Справив её, он уже направился было досыпать положенные часы, но был остановлен смутно припоминаемым, волнующим звуком... Он вспомнил — ровный частый стук за окном мог происходить от капель воды — оглянулся и увидел на чёрном стекле сотню дрожащих капель, и каждая блистала электрической слезой от уличного фонаря. ___ Яхимович почесал в штанах растерянно посмотрел на дневального, безразлично вытянувшегося перед ним. ___ — Дневальный, — негромко позвал Яхимович. ___ — Я! ___ — Не ори, дурак. Сюда иди. ___ Дневальный подошёл, ни единым движением не выдавая своего беспокойства. Яхимович со звоном распахнул окно. ___ — Чем пахнет? — торжественно спросил он. Дневальный долго старательно принюхивался и сказал, что у него насморк. Яхимович засмеялся: — Эх ты, дубина! "Насморк"! Ты ещё скажи—ка раз такое! Дембелем пахнет, ясно? ___ — Так точно, — пристыженно отвечал дневальный, крестясь в душе ногой: он чуть не сказал "каким—то говном", но в последний момент на всякий случай сдержался. ___ — Насморк! — веселился Яхимович, шлёпая тапочками уже возле кровати, ___ — Смотри, насморк, завтра меня до прихода шнурков не будить! ___ Замполит прибыл на полигон прошлой осенью и был уже по горло сыт зимней пустыней, которую здесь почему—то принято называть степью. Может быть, существуют какие—то особые, совсем уже пустыни. Но здесь только песок с редкой верблюжьей и обильной стальной колючкой. Необозримые свалки, будто сюда вывозят мусор со всего Союза, а заодно из тех стран, чьи космонавты летают вместе с нашими. Всё оголено, потому что всегда штормовой ветер и скудный снежок задерживается только на объектах — угрюмых площадках и городках разной степени секретности и опрятности. Слабо украшает пейзаж большая река — внушительная на карте, она представляется семиклассникам окружённой оазисами, где в инжирных садах оборванные дервиши курят опиум, а казашки в шелковых шальварах и миниатюрных золотых туфельках лакомятся щербетом и персиками. На самом деле она похожа на грубо вырытый канал с мутной жёлтой водой и совершенно голыми берегами. И вдруг — следы ночного дождя — и уже совсем другой воздух, и уже что—то зелёное мерещится глазу. Лейтенант слышал, что зеленеет тут быстро: дождь, другой – и обильная зелень, кажущаяся ядовитой местным жителям. Сразу за ней — обилие цветов: из песка стрелой выбегает сочный росток и раскрывается яркое живое существо величиной в чайную чашку. ___ Замполит смотрел в окно, и проистекающая за ним действительность сегодня впервые не вызывала отчаянья. Он, выпускник училища ПВО, молодой коммунист, как и прежде, понимал, что люди в грязных ватниках и штанах, часть в тропических панамах, часть в ушанках, кто в сапогах, кто в ботинках, а иные в казарменных тапочках, бесформенной гурьбой спешащие в столовую и никогда не державшие в руках не только автомата, но порой и Устава — вся эта злая пародия на военную службу есть вещь, по существу, страшная. Не было только отчаянья. Пережил зиму — пришла весна. И пусть он не участвует в запусках, а ходит разбираться в столовую, откуда возвращаются дневальные с разбитыми рожами, но именно ходит разбираться, а не теряется от беспомощного гнева, как в первые месяцы. ___ — Дежурный по роте, на выход! — раздался за дверью крик дневального. Лейтенант повернулся к двери, та со стуком отлетела, и в канцелярию влетел прапорщик Смолятич, ушастый человек с остреньким решительным лицом. ___ — Здорово, Андрей, — заговорил он, — Как жизнь молодая? Не слыхал, что комбат про мой объект говорил? Сильно матерился? Или тебя на совещании не было? ___ Не слушая ответа, он бросил на вешалку плащ, висевший на нём как на плечиках, и с мечтательным видом подскочил к окну, между делом пожав руку замполиту. ___ — Да—а! Весна! — сказал он, достал папиросу, но не закурил, а прищурился куда—то вдаль, — Да это Гаширов что ли? Лейтенант присмотрелся. ___ По дороге к аэродрому шёл солдат с двумя жестяными бачками и вещмешком. В самом деле — ряд. Гаширов, БАССР, 8кл., холост, первый, нет, уже второй период службы, тащит обед на котельную аэродрома. ___ — Ну я водиле устрою! — пообещал Смолятич, накинул плащ и сунул папиросу в карман. Подумал. ___ — Я его научу родину любить! — и, поправив на ушах фуражку, выскочил из канцелярии. ___ Речь о машине для подвозки обеда. Однажды замполит обратил внимание на то, что Гаширов каждый день таскает обеды на себе. Путь неблизкий, бачки тяжёлые, пища остывает и т.д. Он доложил комбату — всё завертелось, и вот уже Смолятич хвастает, что кабы не он, не выбить бы им грузовика. Может быть, но сколько лет и в голову не приходило попросить — свежий взгляд! И это тоже показалось лейтенанту весенней мыслью. ___ Прапорщик озабоченно слетел по лестнице и широко зашагал к столовой, не замечая отдающих честь солдат—первогодок. Среди стоящих у входа грузовиков, он сразу узнал выделенный ему "зилок". Сразу же увидел и водилу — ничего не подозревающего дедушку СА с округлым пузом и бесцветными ресницами. Дедушка грелся на солнышке, важно расстегнув китель и сдвинув на глаза шапку. Он блаженно ощущал весну. ___ Смолятич замедлил шаг и, осторожно подойдя к дремлющему, хлеснул его фуражкой по носу. Тот подскочил и вытянулся, но, узнав Смолятича, успокоился и протянул: — Ну та—арищ прапрщик, я чуть не обоссался... ___ — Ты у меня обоссышься! — пообещал Смолятич, — Встань как положено! ___ — Положено... — пробурчал обиженный водила и сделал вид, что пытается встать смирно. ___ — В часть собирайся, дед засраный! — разозлился прапорщик, — На губу у меня пойдёшь! Там тебе покажут, что тебе "положено"! Водила ничего не понял, кроме того, что шутки кончились. Он вытянулся и выразил искреннее недоумение: — За что, товарищ прапорщик? Смолятич деловито усмехнулся. ___ — Я тебе во сколько сказал быть у столовой? ___ — В три, товарищ прапорщик! Смолятич взглянул на часы и пожал плечами: — Половина четвёртого. ___ — Так товарищ прапорщик, — горячо запротестовал водила: — Я уже час загораю! Минут сорок точно! Никто не подходил. ___ — Врёшь—врёшь, — пробормотал прапорщик и, оглядевшись, пошёл к открытому окну, над самым подоконником которого торчала офицерская фуражка. Смолятич бесцеремонно постучал по ней пальцем, и в окне возник опухший от она начальник столовой, старший прапорщик Ниязов. ___ — Здорово, Бахтияр, как жизнь молодая? Слушай, этот водила давно здесь торчит? ___ — Здравья желаю, — отозвался Ниязов, — Ето какой? Етот? – Он зевнул и, насупившись, погрозил из окна кулаком, — Етот давно тырчит! Бизьдельник! Водитель гыкнул и стал вольнее. ___ — Чего тащишься? — недовольно оказал Смолятич, вернувшись к машине, — Сам слепой что ли, позвать не мог? Сам нажрался, небось, мяса с поварами, да? Лежишь тут мозоль отращиваешь! ___ — Я в лицо—то его не знаю. Много тут духов с бацильниками ходит, за всеми не уследишь, — рассудительно ответил шофёр, застёгивая китель. ___ — "Духов", — ухмыльнулся Смолятич, — Ладно, дед, садись за баранку, поехали догонять этого дурака. ___ Оба ловко заскочили в машину и она тронулась, осыпав белой пылью сидящих у входа солдат и поморщившегося в окне Ниязова. ___ Гоша (Гаширов) шёл по дороге, и ему было весело от весны, от тёплой погоды и от себя самого. Недавно к нему приходил ишак, и они вместе друг с другом шля. Потом ишак орал три раза и ещё стал орать четвёртый. Тогда Гоша прогонял его и матерился. Ишак уходил в сторону, а Гоша смеялся и становилось ещё веселее. Потому что вчера растаял весь снег, а позавчера уже стал быть Приказ. Приказ ждали все, а позавчера — Гоша замечал — стали ждать сильно, и уже после обеда он стал быть. Все радовалась, и, главное, Гоша стал черпак, потому стал, что прослужил полгода. Потом сразу говорили, что будут переводить. После обеда деды ставили всех дневальных на шухер, чтобы шухер был чёткий давали ещё два солдата помогать. Кричали роту строиться в расположении для перевода. Все отроились, а деды сами приносили стол, а на столе сидели два деда с ремнями... Все нахмуривались и боялись, но было весело. Сперва духов. Духа вызывали, он выходил из шеренги и ложился на стол. Ему говорили держаться и лупили по жопе ремнями. НО только его лупили шесть раз, потом говорили так держать и отпускали. От этого он делался черпак, и его поздравляли. Потом лупили черпаков двенадцать раз послабее и они делались фазаны. Потом фазанов восемнадцать раз переводили в деды совсем несильно. В конце праздника переводили дедов в граждане, но их бьют не ремнями, а нитками. Такой военный обычай. Гоша переводился, сразу прыгал — ему чесался и болел зад. ___ Но это была полезная боль. Совсем другое дело. ___ Первые полгода в армии плохо — это Гоша знал ещё дома. Но не знал вот чего: не то плохо, что плохо, а что с каждым днём всё хуже. Особенно хуже стало в декабре, когда Гошу поставили на смену в котельную. Он сначала думал, что будет лучше: двое старших, что окажут, то и делай. Не то что в роте: двадцать дедов, двадцать два фазана, один велит "бегом!", другой командует "на месте!", а потом пинают, что не слушаешься. На котельной глупостей не бывает. Но если тебе в роте велели сплясать вальс, а ты не умеешь, то стукнут раз и отойдут. А тут, если приказано почистить насос, а ты не успел, то уж плохо. ___ На котельной были дед Яхимович и фазан Туровский. Они вдвоём отвечали за всё, а Гоша ни за что не отвечал, только всё делал, а между делом прислуживал старшим. Кроме того, он таскал бацильники. За час до обеда он долго и плохо отмывал руки, брал бацильники и тащился с аэродрома в столовую, где—либо уже был наряд, либо нет, второе хуже — приходилось поджидать на улице, потому что опасно одинокому духу заходить в столовую. Дождавшись дневального, он набирал бациллу, суп, чай, набивал вещмешок хлебом. Иногда сам ел с ротой, иногда его выставляли, и приходилось есть на котельной, где, впрочем, не любили такого баловства, рассуждая, что глупо кормить человека только что из столовой. По счастию, на котельной почти всегда был свой чай, значит таскались два бацильника (суп, бацилла) и рюкзак о хлебом, а третий обыкновенно пузырился брагой в слесарке. ___ Всегда дует ветер. Сначала Гоша придумал делать так, чтоб хотя бы туда не морозить зря руки: ставил один бацильник в мешок, а другой нёс так, поочерёдно меняя руку. Но обратно мешок был занят и приходилось терпеть. А один раз Яхимович некстати проснулся и вышел подышать свежим воздухом. Тут и увидел он, как Гоша пихает бацильник в мешок. Подозвав бойца к себе, Яхимович сказал, что негигиенично совать ржавое железо где хлеб, ужаснулся, что он, дед Советской Армии, это ел, и двумя ловкими ударами вскрыл Гоше нюхало. Гоша глотал солёное, обещал больше такое не повторится. Яхимович похвалил и велел в наказание бежать в столовую бегом. Видит он далеко, и Гоша на всякий случай бежал, сколько мог. ___ Некоторое время всё шло без ухудшений. Следующее ухудшение произошло так: обед задержали, Гоша вернулся на полтора часа позже. Товарищи встретили его хмуро. Туровский пнул по срезу сапога. Гоше стало больно стоять, и он присел, с шипением охватив ногу руками. Яхимович сказал на это, что бить не надо, а надо научить, и велел: "Моешь бацильники, наполняешь водой, показываешь мне, бежишь с ними пятьдесят кругов вокруг котельной, ясно?" Гоша сумбурно объяснял, что он, блят, не виноват, что задержали обед. Яхимович не поленился дойти до аэродромной казармы и позвонить в роту. Тренировку он отменил, но уже с того дня Гоше установили норматив, и порой приходилось с полдороги бежать с полным грузом, чтобы уложиться. Такая жизнь Гоше не понравилась, и скоро самая возможность нажраться по дороге хлеба перестала его окрылять. ___ Однажды новый замполит остановил его возле столовой и спросил: "Гаширов, ты так каждый день ходишь?" Гоша отвечал каждый день. Замполит попробовал бацильники на вес, покачал головой, и, уходя, сказал: "Надо вам машину". Так у Гоши появилась перед сном мечта, как он едет на машине. Сесть в кузов, прижаться к теплым бацильникам, подремать минут пять. В кузовах бывают бычки. Поел хлеба, покурил – и готово, приехал... ___ ...Может быть, Гоша накачал мускулы, или притерпелся, но его перестала изводить ноющая боль в руках или спине. Зима ли ослабла, или он закалился, но не так мучительно дул февральский ветер. Гошины руки меньше ломило от холода — наверное, кожа потолстела или пропиталась мазутом. Воспоминание о каждом прожитом дне перестало вызывать содрогание. Товарищи тоже подобрели — он реже бывал теперь бит. Уже они не ругали его "чурка", а только так шутили, и даже стали часто говорить "Гоша". Ему стали оставлять покурить, и мало—помалу забылся табачный голод начала зимы, когда он курил только бычки по дороге: старшие докуривали до конца, а Смолятич всегда плевал на окурок, и тот расклеивался. Теперь Гоше было даже почти приятно зайти с метели в тёплую котельную и найти себе сидячую работу, а если её не было — то и просто посидеть, нагло, без дела. Раньше за это получалась оплеуха и суровое испытание, а теперь окажут для порядка "Смирно! Вольно!" и дали, например, недавно шлифовать буковки для дембельского альбома — сиди как барин нога на ногу хоть целую ночь. Словом, ближе к весне произошла демократизация. Тут только понял глупый Гоша, что и бацельники иногда очень неплохо... ___ ...Вот он идёт — а ещё далеко. Куда ни кинь взгляд — воля и покой. Хочешь — иди по правой обочине, не хочешь — не иди. Никто не стоит над душой — можно разговаривать вслух, плакать, корчить рожи. Всё засыпано окурками, часто совершенно сухими. Другой раз у обочины лежало полпачки "Лимонного" печенья, едва подмокли с одного бока, но целые полпачки и можно ущипнуть себя и есть медленно, не жевать, а оно само растворяется в слюнях и глотать раствор — это не как в столовой на Новый Год хватать с тарелки обломки и скорей, а то их вырывают из рук, ни себе ни людям, а только ломается и крошится на пол. Зачем так делать? А мимо, под вкус печенья, проносятся лайнеры и машины. Дребезжат частями зачуханные автобусы, стреляя свёклами из выхлопных труб — а Гоша их подбирает, да в рот — роняя грязные тряпки между колёс, грохочут грузовики зилы, уралы. Ветром шелестят легковые чистенькие зелёные уазики с комбатами, и как гражданские белые волги, а есть правда гражданские — это личные автомашины офицерства, которые оно само водит, только моют духи, и из них падают на землю бычки с фильтром, а самое чудесное — ещё горящие! Из них летят тоже, но реже, ВКУСНЯТИНЫ чипсы, лимонные печенья, артишоки (?) сервелат – сервеллатт, вкуснятина с кожурой, сдирают, а изнутри остаётся в палец толщиной копчёное с желтоватыми жиринками. Ну шматы сала свиного. Курицы. Копчёное не надо сдирать с кожуры, а вместе жевать – и дольше, и так же вкусно. Ну не курицы, но как будто вдруг офицерство уронит за окно курицу, оно же не остановится подбирать, а уедет грустно, но мимо, а она будет лежать, раздвинув ножки кверху как на салате на придорожной травке или бумажке, как вот на промасленной от курицы же бумажке возят курей, а потом бумагу—ту не едят, выкидывают в окошко, вот бумаг—то курицыных часто попадалось и конфетных оберточек, пироженок с закусами, петушков с засосами и палками внутри как в янтаре. То же и с самолетов. Окурочек с помадой — он с помадой, Гоша немного брезговал, значит бабий, блядский, так нос может провалиться, а дымился, жалко бы не сэкономить спичку, но долго утирал губы. Роняют банановую кожуру, они её тоже не едят, могли уронить банан. Но банан в кожуре, он не замажется, за ним бы остановились и вышли. Какая—нибудь офицерская вдова бы вышла, дверцей хлоп, каблучками цок—цок, ножки утром мыла, чулочки ажурные и не зябнет в машине, а на шее – мех, на шляпке — перья страуса! "Солдатик, — а голос нежный и зубы золотые, — Тебе банан не попадался?" "Нате, я вам подобрал." — а у самого руки чёрные—пречёрные. Она ему — "мерси", и заберёт банан—то, а подойдя к машине, уже потом, повернётся на каблучках и скажет: "Да, вот, возьми себе!" — и курицу—то отдаст. А то вдруг генеральская дочка — беленькая—беленькая "Как тебя звать?" — "А Гоша" — "Отчего же ты такой чумазый?" — "От золы" — "Фу, как противно! Ты умеешь танцевать?" — "Нет" — "Очень глупо! А у меня сегодня день рождения". Появляется папа. Генерал, злой, хрипит."Товарищ солдат, почему медленно идём? Шире шаг!" — " Нетушки, папочка, он будет у меня на дне рожденья!" — " Ещё чего?! Он не из моей части." — "Так что же?" — "Пусть проваливает!" — "Вот новость! Да ведь я хочу, что мне за дело? Переведи в свою часть, да поскорее — скоро начнут съезжаться гости" — "Душенька, но как же он пойдёт на бал в этом тряпье?"— "Ты выдашь ему новую форму. С этими... как их? Канделябрами, что ли?"— "Дитя моё, взгляни на его говноступы" — "Что за беда, мы дадим ему бабушкины боты" — "Он же ясно сказал, что не умеет танцевать" — "Не беда, его излупят плётками, и он затанцует как миленький! А потом мы поженимся. Ну, пёстренький, — в машину!" — — ___ — — Гоша вздрогнул. Фу—у. Потому что работают одни ноги, и можно всяко подумать. Когда засыпаешь, думаешь изо всех сил — не разбудили бы слишком скоро, не пришли бы пьяные зёмы, проверяющий. Подумаешь приятное — всё равно сразу отрубился и приятность пропала зря. А тут впереди целая дорога, километров семь. ___ Так стало потом. А теперь настала весна, Гоша черпак, и не холодно без бушлата. В дембельских альбомах всегда стихи про тюльпаны Тюра—Тама, Гоша не читал, но видел. Они скоро будут настоящие на песке. Говорят, весной деды гуляют по пустыням, собирают тюльпаны Тюра—Тама, заплетают венки, сушат, суют в письма, клеют в дембельские альбомы, сушат скирдами на тумбочках, колко спать, носят в петлицах, пьют вино и орут песни. Гоша тоже решил, будет сушить, когда пристареет. Зорко пощурился по сторонам, как он потом будет их искать. ___ Утром на котельную приехал Смолятич, бегал по объекту, смеялся с Яхимовичем, а, уходя, сказал: ___ — Гаширов! С обеда поедешь на машине. С завтрашнего дня никуда не ходи, будут возить туда и обратно. ___ До Гоши дошло уже в обед, когда, нагрузив бациллу, он понял — вою они загрузились, через пять минут на аэродроме и... что? Гоша нахмурился, вынес бацильники из столовой, посмотрел в сторону аэродрома — степь начинала зеленеть. Его ждала обратная дорога. Ждала его и машина. Он нарочно запомнил номер. На солнышке дремал рыжий водила с голым пузом, по всему видно настоящего бурого деда. Гоша пригнул голову и быстро пошёл по дорожке, боясь оглядываться, будто взгляд может разбудить водилу, и он вернёт беглеца. ___ В первый ещё раз лучше обернулось неожиданным хуже, но привычка последнего месяца брала своё, и Гоша наскоро всё забыл. Он поел хлеба, прогнал ишака, и стало весело от весны, от тёплой погоды и от самого себя. Как глупый щенок, которого опустили с цепи, веселится, и не надо ему солженицынских косточек от курицы, дайте лишь свободу! Глуп щенок, но глупее наш герой. Первому бы следовало разумно распределить жизненные силы лет на двадцать вперёд, но он скот, год ему носиться с радостным визгом, девятнадцать ползать, скуля, на брюхе, но второй—то! Ему не "следовало бы", но должно ПОНИМАТЬ, что он не щенок, и даже не собака, потому что собаками в армии зовут ефрейторов, их—то, ефрейторов, при получении сопли на погон и водят на цепи, зимой развязав шапку, чтобы уши болтались как у пса: так водили ефрейтора Ядрейковича, а потом даже посадили на цепь возле отстойника, и выпустили, в смысле — спустили, только на обед, и он, точно как упомянутый щенок, помчался вовсе не жрать, а бить обидчиков, а Гоше куда до собаки, он просто барбос... как, то есть, барбос, он же черпак? Ну да, но ведь молодого пополнения ещё не было, и пока это так, всякий черпак и.о. барбоса. Под ногой хрустнуло стекло, Гоша подумал "стекло", и вспомнил, что вчера недодумал про противогаз. В пустыне был противогаз, ну так, сломанный, шары попутаны, хобот набекрень, но без сумки. А где же сумка? А вдруг кто—то стал на лыжи и сбежал к мамке, а сумку—то набил харчом. Много ли человеку еды нужно? Всего ничего, если домой. Ехать на тормозных площадках, мало ли что холодно, домой же, ещё мало, надо минус тридцать в одной шинельке, надо же измучиться, чтоб заслужить, изголодаться, всё поморозить, но домой! Лечь на угольную крошку пополам со снежком, укутаться, стучать зубами, а в сумке хлеб. Да соль, вот в столовой можно взять горсть соли, если только не дедушек наряд, а барбосы дадут. Морозный ветер на скорости без ножа режет, две недели — две буханки черняшки, уже порезанной, как сейчас в вещмешке!!! Выкинь бациллу, беги на станцию, через автополк, дальше стройбат, склады, там ветка, только всё ночью ползком мимо автополка, стройбата, складов, а днём прятаться, на третью ночь доползти до ветки и ждать четвёртой ночи и состава. А где шинель, где сумка, где мороз? Да и убьют, всё равно потом поймают, а в роте убьют ещё нечаянно. Или поймают, какой—нибудь добрый прапор запрёт на ночь в туалет, а его вымыть чётко—чётко, чтоб очко горело, а утром он придёт и удивится. "Кто это так очко отпидорасил?" — "А я" — "Смотри ты, прямо горит, хоть чай в нём заваривай! Двадцать лет служу, а такого очка не видывал! А что, боец, оставайся у меня до завтра: сапоги начистишь, полы отсосёшь, а я скажу — не нашёл тебя ещё". Уйдёт это он снова как будто бы Гошу ловить, а сам, может, в чипке, а Гоша и полы отсосёт, и бациллы настряпает, с мясом и маслом, ни крошечки не слизнёт, бельишко залатает, пирогов наварит, а и опять за очко спрячется. Вернётся прапор: "Кто же это мне полы так отсосал, кто такую бациллу состряпал?" — "А я" — "Ну утешил, ну хват!" Сидит пироги ест да похваливает, за ушами трещит, масло так и капает, сало, то есть: "Ай да пироги! Двадцать лет служу, таких пирогов не едал! Сослужи—ка ещё мне службу, а я и завтра скажу тебя не нашёл. Отнеси завтра за семь вёрст пирогов генералу, кланяйся, прапорщик Волоцкий дочке на именины послал. Донесёшь ли? Две корзины да рюкзак?" — "Донесу" — "Да знай, бегом бежать надо!" — "Есть бегом" — "А дочка генеральская беленькая—беленькая, ты же, чувырла, её не изгваздай!" — "Не изгваздаю" — "Ну помни же: станет тебя комендатура догонять — не останавливайся, станет бибикать, по имени звать — не оборачивайся!" — ___ — С грохотом и горячим ветром его обогнала та самая машина, Гоша подумал и задрожал. Он никогда прежде не нарушал Приказа, и то бывал больно побиваем. Что будет? ___ "Не заметил я, — убеждал себя Гоша, — Не знаю, как, а не заметил, щепка попала в глаз — и не заметил! Надо глаз натереть. Нет, надо по правде щепку положить — вдруг проверят!" Он стал искать щепку, но в груди так нехорошо дрожало, и щепка всё не находилась. Чтобы только что—то делать, он так и вертел головой весь остаток пути, а остаток убывал страшно быстро... ___ Когда он почти подошёл к котельной, грузовик тронулся и поехал ему навстречу. Гоша увидел сквозь пыльное отекло кабины, как водила похлопал рукой по уху, как бы сбивая с него пыль. Смолятич даже и вовсе не взглянул на Гошу. Завеса пыли за машиной рассеялась, и Гоша почти наскочил на старшего смены. Яхимович задумчиво смотрел вдаль и лениво хлопал куском кабеля по сапогу, получался красивый, но страшный звук. Гоша почти по воздуху попытался обойти начальника, но был остановлен. Тогда он сразу стал объяснять: ___ — Я, блят, не виноват, его не видно было... эта... Яхимович сплюнул и оказал: ___ — Я тебя о чём—нибудь спрашивал? Гоша молчал, потому что барбосы очень тупые. ___ — Я тебя спрашивал о чём—нибудь?! ___ — Никак нет. ___ — Ну и закрой свой поганый рот, — заключил Яхимович, — Пошли в котельную. Оба молчали, и становилось совсем не по себе. Наконец Яхимович заговорил: — Взводный меня спрашивает: домой собираешься, или как? А кто замену будет готовить? Почему его котельному делу не учишь? Почему он у тебя как свинья ходит? Мне ему постирать? Почему он всё головой кивает, а всё мимо ушей летит? Может, уши ему помыть надо? Ты, спрашивает, старший смены или хрен собачий? ___ Начал Яхимович насмешливо, но к концу краткой речи губы его уже прыгали, и он с трудом сдерживался, чтобы не ударить тяжёлым по гошиной башке. Он всё—таки сдержался, и, открыв дверь, втолкнул Гошу вперёд. ___ Командир взвода по графику ночевал в роте и следил за порядком. Такое обыкновение появилось после выхода директивы ДК—02 об искоренении глумлений и издевательств в армейской среде (этими страшными, в новейшем романтическом вкусе, словами обозначались бывшие неуставные взаимоотношения) и продержалось пару месяцев. Он был совершенно трезв и весь вечер смотрел телевизор, валяясь на солдатской койке. ___ — Товарищ прапорщик, вас к телефону! — крикнул дневальный. Смолятич натянул сапоги и подошёл к трубке. ___ — Ответственный по роте прапорщик Смолятич, — ответил он, косясь на экран, — А, Яхимович, как жизнь молодая! Что? Зачем на ночь? Аида в роту! Какая авария?! А, устранили, молодцы! Так зачем на ночь? Что я должен понимать? Ах, с лестницы упал? И рожа, наверно, разбилась, да? Знаешь, Яхимович, я скоро тебе разобью. Ты сказки новому замполиту рассказывай, я сам уже дед! Что? Да... ротный тоже не поверит... Ну оставайтесь, хрен с вами. Но я тебя предупреждаю последний раз: понял, да? Ну всё! Он повесил трубку и недовольно вернулся на койку. ___ Увы! Какие прекрасные дали открывает взгляду весна, какие диалектические перспективы развёртываются перед зерном, человеческим зародышем или нравственным эмбрионом в это время! Какие возможности развития характеров, осмысления бытия лежат перед чутким, вдумчивым автором в начале повествования! Может быть, мечтает автор, почуются иные, ещё доселе небранные струны, предстанет несметное богатство духа, пройдёт муж, одарённый божескими доблестями, или чудная девица, какой не сыскать нигде в мире? Чёрта с два!… Никто не пройдёт, ничего не будет. Потому что тысячи авторов думали об этом, и тысячи раз ничего не было, так и никогда не будет. Важно вовремя умереть, или ещё лучше, спереть вину на героя. Скажут, мы в ответе за тех, кого приручили, но кто это окажет? Разве какой—нибудь просветитель туманист. Какой—нибудь Бенджамен Спок или замполит части, майор Сорский. Сами посудите, как отвечать за этого Гошу? ___ Спустя сутки он, оставленный без присмотра, взял бацильники и, не дожидаясь машины, ушёл. Однако в столовую он тоже не прибыл. Каково же было удивление Яхимовича, когда он обнаружил Гошу на задворках автополка, причём без бацильников, с одним рюкзаком! Беглец был немедля возвращён на котельную. Смолятич не шутя хотел отправить его на губу, но Гоша неожиданно заболел. Он был доставлен в отделение неотложной хирургии с диагнозом "прободная язва желудка". Ему перелили много крови, прооперировали, а ещё через месяц вчистую комиссовали. Так, задолго до положенного срока он стал дембелем. ___ Гоша ушёл из армейской жизни совсем ещё молодым. Таким и останется он в сердцах сослуживцев, пока время не сотрёт эту память, которая, конечно, невечна. Что такое молодой? Ничто. Его учат ходить по плацу, понимать и произносить первые уставные слова, учат писать письма, самостоятельно одеваться и обуваться, заправлять кровать. Корень учения горек, но плод сладок. Солдат мужает, прибавляет в росте, раздаётся в плечах. Он уже умеет выбивать сопли, мыться, бриться. Позднее ему разрешается курить и смотреть взрослые телепередачи по ночам. Он уже занимает должности, он начинает понимать Политику Партии и скоро офицеры смотрят на него как на равного. И вот он срывает цветы удовольствий, вначале дозволенных, затем соблазнов не для всех. Всё под конец прискучивает ему и он, пресыщенный жизнью, властью и почестями, начинает тяготиться привилегиями и задумываться о душе. Он перестаёт заниматься делами, не хочет шугать молодых, отказывается от новой формы и даже от масла, раскаивается в грехах, и со странной усмешкой ждёт отлёта Туда, в очарованное Там! Ты же, глупый Гоша, получил от жизни только тычки и насмешки. Не осыплются от старости твои тюльпаны Тюра—Тама. Другие будут тешиться над младым, незнакомым племенем, а ты — покуда вся жизнь была как книга для тебя! Ты жил быстро и умер молодым — таким ты и останешься в нашей памяти — грязным, вонючим, сопливым и небритым барбосом! Ты мог бы стать героем нового романа воспитания, но увы. Ступай себе с богом, человек без селезёнки.

Здесь Вы можете перейти к сайтам: Гражданское общество Город без наркотиков Тур-Экспресс Страницы радиоведущей Ближе к классике Кинокаталог "Лузитания" При подготовке материалов сайта используется информационно-аналитическая программа "Ойкос". "Ойкос" - самый быстрый доступ к информации! Сайт создан в системе uCoz