Метан
(Андрей Ильенков, Екатеринбург, из книги "Несгибаемая рота")

___ Дядя Стёпа был кадр! У него на мизинце была удивительная бородавка, похожая на морковку – длинненькая, чуть не с полспички. Её даже в военкомате так осматривали... Но ничего. ___ Стёпа был очень сильный. Он один приворачивал трубу на двести пятьдесят к задвижке. Одной рукой обнять трубу, другой наставить болт, поднять ключ и завернуть. Держать, не смещая отверстий, простые люди толком не могут и вдвоём, третий не может поэтому засунуть болты и грязно бранится, а четвёртый сердится и всех пинает. ___ Стёпа был храбрый. Он на спор брал в рот живого скорпиона и много чего выспорил, а однажды победил семерых врагов. Взял доску с кривыми ржавыми гвоздями, троих уронил, трое убежали. ___ Теперь уже таких людей нету. Стёпа не мыл ноги. Стёпа был богатырь. ___ Так начинают рассказ о легендарном солдате третьей роты. Долгая зимняя ночь. На дверях намёрз иней, воют агрегаты. Бойцы жмутся вокруг пышащего жаром калорифера, передавая по кругу пахитоску, кусочки хлеба потрескивают тихонько на раскалённом железе, наплывает дух сушимых на трубе портянок – сам по себе гадкий, сочетаясь с запахом горячего хлеба и крепких табачных корешков, он составляет специфический букет тепла и уюта, от которого млеешь и некстати расслабляешься, а у иных, особо пристрастившихся, случаются видения. Неспешно течёт речь сказателя о стародавних временах настоящей дедовщины, когда дедов слушались сами офицеры, а духи ломали шапку за версту и не дерзали смотреть, глаза былых дедов излучали силу необыкновенную. О, говорит сказитель, обыкновенно фазан, обращаясь к слушателям-духам, тогда не смели просить у деда докурить, как вы сейчас, тогда духи спали ночь через три, а непослушных убивали как собак! Цинковый поток из Афгана был жалким ручейком перед Волгой народного горя, разливающейся отсюда! О, деды чифирили до рассвета, днём спали, а шнурки бегали на цырлах, не дай бог разбудить, а духи летали как туалетные бумажки по воздуху! О, они не бурели тогда как вы! Вот ты, Заточкин, когда получил посылку, что ты сделал?! Набил рот плюшками, карманы конфетами, жрал в три горла, курил так, что дым валил из жопы! Нет, в старину не так водилось! Бывало, бежишь с посылкой к старшине, в ножки валишься, трижды потчуешь, отведайте, товарищ старший сержант! Тот, если что понравится, возьмёт, окажет «съебался», тогда бежишь к дедам, кланяешься, угощайтесь, дедушки, те берут, да тоже не как нынешние: Ведь срам сказать нынче-то! То есть не то уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь хватают: чернослив вон у Серапионова такой, что прежде-то фазан есть не станет, а они целую горсть туда запустят! Ну, потом к фазанам, кланяться не кланяешься, а шапку снимешь, так, дескать, и так, посылочку получил-с, угощайтесь, вот оно как бывало. А ты, Заточник, каково ты меня, фазана Советской Армии, угостил? Молчишь? Взял я у тебя закурить, взял дважды, а на третий раз ты что сказал? Все, выкурили! Ах ты пачкун, бревно глупое! Да в старину бы за такие слова... Кто выкурил, ты что ли? Да кто ты такой есть, чтобы прежде меня курить?! Раньше, бывало, не о себе думаешь, бога молишь, чтобы дедам-то всем хватило, а то вешайся, а уж о том, чтоб себе прежде взять, и в ум не приходило! Эх, да что и говорить – машет рукой рассказчик, досадливо пыхает пахитоской, но, помолчав, не выдерживает и продолжает рассказ. ___ Что ж, скажете, никогда такого не бывало, скажете, лгун сказитель? Эхе-хе, молодость, молодость... Не любо не слушай, а врать не мешай, то ли ещё вы запоёте! А сказка - что ж, это всякий знает, сказка ложь. Ну да вот вам и конец её. ___ Один раз у Стёпы потекло с насоса. Он уж старенький был, стакан у него треснул, или что. А Стёпе уже было до дембеля три недели, на объекте-то его редко кто видел, а тут надо – забрать фотки альбом доклеивать, он их в силовом щите прятал. Вот он их щепочкой вынул, смотрит – насоска тонет! Ни хрена себе, думает себе. Где кто? Никого нет. ___ Наверное, Стёпа удивился. Он, главное, вообще случайно вниз посмотрел, может, думал, в последний раз взглядом окину, а может уронил чего. А там море и на объекте ни души: где дежурная смена, где кто? Как повымерли. За окнами, значит, солнышко светит, соловьи чирикают, а тут сейчас движки заливает, нормально! А потом начнётся – все вместе против беды, мочи Стёпа старший механик с командиром взвода, работай Стёпа, а мы вам инструментарий подавать будем, за солидолом бегать, компотик с хлебом из столовой носить, шнурки гладить. Мы ж молодые солдаты, глупые ещё. ___ Стёпа аккуратно кладёт фотокарточки на сейф, берёт инструментарий. Стукнул бы сейчас по голове этим инструментарием, да некого получается, а по-хорошему бы так стукнул, от всей души! И, огорчённо сплюнув, Стёпа снимает китель и осторожно вешает… на гвоздь, накидывает промасленную робу и направляется к насосу. Он идёт вразвалочку, с той преувеличенной ленью, о какой подходят к провинившемуся духу, например, старшему смены, который рановато стал на всё забивать. Он идёт так медленно, что мстительное чувство успевает уступить ностальгическому - ведь это в последний раз, он, Стёпа, повелитель насосов, снисходит до работы, которая не хочет отпускать его, просит о прощальном взгляде. «А, – говорит себе Стёпа, – дай уж посмотрю на неё». Смотрит и видит, что работать-таки не придётся: просто треснул стакан, запасного нет. Видно, и впрямь ему уже не положено. Работа его отпускает. Остаётся слазить в колодец за углом перекрыть задвижку, чтобы вода не заливалась внутрь. ___ Становится грустно. Оттащил своё Стёпа, пора на покой! Не ринуться ему по-корчагински в воду, не вылезти оттуда мокрым победителем в последний раз, ничего ему теперь не. И он выходит на улицу. ___ Его ослепляет алая вспышка сквозь веки, привычно зажмуренные перед выходом на солнце. Глаза осторожно приоткрываются, и все краски мира – лаковая зелень узких листочков, коричнева веток, краснота пожарного щита у дверей – кажутся одинаково чёрными на фоне полудня. Плещут водопады отстойников и резко, высоко гудит трансформаторная будка. Два этих звука входили в уши с разных сторон, и тянуло к плеску воды, но цель лежит в стороне космического гудения. ___ Стёпа пошёл. Множество мух – зелёные и странно жирные. Земля, напротив, тощая и совершенно белая от соли и песка. В реденьких колючках, назовём это травой, так в чахлой травке – провода, консервные банки, сальники, сгнившие портянки и страшные куски исполинских железищ и металлов, которые производят неизменно отталкивающее впечатление на новичка. Но Стёпе что. Другое дело солнце, он промок за несколько шагов, днём здесь лучше не шевелиться. Бедные духи. Имелся в виду сам Стёпа в позапрошлом году, он сортировал запчасти на складе в такую же погоду. Деревянная клеть, обитая жестью, трудно оказать было жарче внутри или снаружи. Температура выше внутри, но снаружи прямое жёсткое излучение. Обмотав руки тряпками от ожога, так, самый крепкий из молодых, он таскал неподъёмные, истекающие смазкой фланцы, трубы и движки, на вытянутых руках – переодеться перед работой не дали, собака, лежала перед самой дверью собака, она уже не воняла, но вспоминать было противно, тем более переступать тогда каждый раз с самоваром, не двигать же было её, кажется, не собака даже, а какая-нибудь гиена, кто их тут знает. ___ Мухотрансформаторное гудение усилилось, кажется не однотонный звук, а чуркестанская медленная музыка верблюдоробов. Вдруг шуршат кусты и, словно в подтверждение, выходит ишак о несчастной, нечеловеческой мордой, он тоже казах, как и вое вокруг. Стёпа вздрагивает, грозно кричит «ну-ка!». Ишак, ревёт и поворачивается к Стёпе нечистый задом. В песке прострекотала ящерица. ___ Стёпа отходит от будки и становится совсем тихо. Никто бы здесь ничего не заметил, а он – толстые загорелые руки с золотыми волосками – уже рывком сдвинул чугунную крышку с колодца, невесть откуда оказавшегося прямо под ногами. Стёпа ложится на пузо, в чёрном провале ничего не видно. Он громко ухает туда, и привышкшие к темноте глаза различают покачнувшееся небо – ага, затоплено. Пахнет затхло. ___ Лесенка едва держится между расшатанных, кариесных кирпичей: одно неловкое движение – и она отрывается. Но падать некуда, и гулкий удар стёпиной спины о противоположную стену будит сонмы комаров, коротающих в колодце долгий день. Стёпа немного покачался на узкой железяке - железо о кирпич - спина об стену - железо о кирпич. Дет пятнадцать назад он лез по приставной лесенке на сеновал и так же качался – лесенка падала назад, он всегда успевал вовремя спрыгнуть, однажды, правда, на стекло, ногу зашили, попу надрали. ___ Надоело, спустился, встал по колено в чёрной тёплой воде на широкую затопленную трубу, уже скользкую от жирного канализационного ила. Задвижка отвёрнута до упора, и уже давно – она вся покрыта ржавчиной. ___ Очень душно. В воде плавает раздувшийся тушканчик. Стёпа поднатужился и, крякнув, повернул прикипевший штурвал задвижки. Посыпались чешуйки ржавчины, и душераздирающий скрип показал, что нет такой силы, которая могла бы. Из-под воды забулькали большие ленивые пузыри, закачался на волнах тушканчик, а Стёпа крутил только шум стоял над колодцем, хотя дышать было совершенно нечем, но он положил себе не отрываться до конца. ___ Бульканье прекратилось. Затихали волны, отражающие небо. Говорят, днём из колодца видны звёзды. Вверху была только ишачья морда. Она смотрела вниз и ничего не видела в кромешной тьме. Стёпа вторично почувствовал тень тревоги, теперь осознал, что тревоги, и уже вторично. Это ишак. ___ Старый фильм про Дон-Кихота. Там был ишак, была степь, такая же нудная и жаркая. Девка там была. ___ Стёпа привалился спиной к щербатой стене, обильно потея. Совсем юная, моложе дедушки Стёпы. Перелезая через плетень, сверкала голыми ногами из-под длинной тяжёлой юбки. Задумался и тяжело вздохнул. В такую жару ноги чёрные от пыли до самого пупа. Интересно, носили тогда испанки трусы? Если нет, то на плетне у неё должно быть видно всё. Степа, на плетне сидела не испанка, а советская актриса. В трусах. А то и каких-нибудь чулках телесного цвета. Но это же не приклеено, как борода, это снимается. Пусть актриса, а испанки ходили без трусов. И всё там было видно! Тяжело и суетливо колотилось сердце. Он расстегнул натянувшиеся штаны. Как будто здесь, как живая, и выстрелилось имя – Альдонса! У Стёпы даже замутилось в голове и перед глазами полетели колючие огоньки. ___ Последний пузырик булькнул в воде. Стёпу подташнивало. Ослабевшие пальцы – вся сила ушла в корень – неуклюже путались в швах и складках необъятных сатиновых трусов, а стоял здорово, Стёпа даже забыл, как это бывает, как шток задвижки, и Стёпа недолго был занят. Авария, прорыв, стакан не треснул, а взорвался, стакан из напряжённого отекла, осколки из ладони вынимать пинцетом, потом надрать попу. И испанка побледнела, как-то сморщилась, и Стёпа удивился, что она не голоногая Альдонса – нет, это совсем другая женщина, это Дульсинея Тобосская, княгиня или королева в белоснежном убранстве, ослепительной чистоты, тысячу раз прекраснее и старше глупой девки, чья роль ей досталась по воле режиссёра. Не веря своим глазам, поражённый Стёпа упал прямо в обморок. ___ Если бы пропал молодой солдат, поиски начались бы сразу, а Стёпу нашли, когда полезли открывать задвижку. Было очень жарко, и приехавший из политотдела подполковник распорядился делать всё бегом. Приезжали и ещё комиссии, всех поставили на уши, но никого не наказали, а зачёты по технике безопасности стали ежемесячно святым делом. Но правила и так все знали, другое дело, что они слишком муторные, и уж либо выполнять, либо работать. Хотя Стёпа мог и не знать правил, но разве только он, единственный, он вообще был не как простые люди. А что до техники безопасности, то скоро одного сержанта сильно стукнуло током в РУ, где он ныкал парадку, беря пример со Стёпы, тоже одни подошвы остались, нашёл с кого брать пример. ___ А Стёпа, не тем будь помянут, был человек очень жестокий.

Здесь Вы можете перейти к сайтам: Гражданское общество Город без наркотиков Тур-Экспресс Страницы радиоведущей Ближе к классике Кинокаталог "Лузитания" При подготовке материалов сайта используется информационно-аналитическая программа "Ойкос". "Ойкос" - самый быстрый доступ к информации! Сайт создан в системе uCoz