|
Вы находитесь на сайте «Литературный клуб» Спонсор ресурса: ООО «УЦММ» /Уральский центр механообработки и металлоконструкций/ |
|
Истоки
Сюжеты
Традиция Технология Антология Ежедневник Памятники мировой литературы |
КАЛАШНИКОВ
(Андрей Ильенков, Екатеринбург, из книги “Несгибаемая рота”)
|
Это теперь только Гудов сделался учёным, а прежде был простым фельдфебелем, или, кажется, фельдъегерем: чин, видите, такой, что ещё можно постоять. Но, как он и тогда уже был отлично смышлён, его взяли вольнопёром. В армии известно: один дембельнулся, иные, смотришь, перебиты, так дослужился и до помначкара. А только видит он – англичане ружья кирпичом не чистят. Иное ружьё индо гадко смотреть: так и лоснится, так и воняет, а всё не чистят. То есть как ружьё? У англичан, собственно, не ружьё, а автоматическая винтовка, «Лапа» называется. Вот они их кирпичом не чистят, так чтобы и наши не чистили, а то стрелять не годятся – так и резал матку всем енералам! А енералы ему – не извольте не рассуждать! У них на то королева есть, а нам винтовки нипочём, слава богу, не царский режим. А у нас, храни бог войны, давно автоматы – фыркнули енералы и уехали на «Мазде». Одного только самого старенького енерала не взяли. Так, самый завалящий был енералишко, плешивый оборвыш, по фамилии Чиблик. Вот дёргает он Гудова за полу – Вань, а Вань, отдай мне честь, я тебе добренькое скажу. А того досада взяла, и слушать не стал – какой, говорит, я тебе Ваня, отвяжитесь, папаша… ___ С того дня стал Гудов буреть. Целыми днями лежал в караулке сапоги на стол, тискал романы и ел пряники с кронским мёдом. А ружья, иначе автоматы, по-прежнему чистили кто ветошкой, кто о каблук, кто кирпичом, а всё больше вот шкуркой или надфилем. И ничего, знаете! Даже, не к столу будет сказано, убойная сила увеличилась, потому – калибр не тот, пуля кувыркается. ___ А только проходит по полигону слух, что старенький енерал, значит, помер. А перед смертью завещал, чтобы три ночи стоял над ним в почётном карауле оный Гудов. А он, генерал, был и верно очень, очень старенький: начинал у Паскевича, потом у Корша, под Шипкой уже командовал конём, а в германскую – целой гаубицей. Дальше – больше: в гражданскую ему, как кумекающему по-французски (в Одессе были французы), дали сразу армию, когда армия кончилась – другую, затем третью, и неизвестно, чем бы это кончилось, не кончись сама война. Чиблика за его долгий опыт не демобилизовали, доверили даже взвод. Старый, правда, взвод, ещё довоенный. ___ И тут происходит следующий поразительный фокус. Во взводе было пятьдесят человек. Это нормально для 1913 года. Но шёл 1923 – две большие разницы. Взвод состоит из трёх отделений. Отделение – штука растяжимая, бывают отделения по семь человек. А в роте – три взвода, то есть: 7 х 3 = 21, ещё на три цифры = 63. «Как, шестьдесят три!» – поразился Чиблик. 63 – 50 = 13. «Как, тринадцать!» – испугался новоявленный пифагореец и стал мучительно тереть лоб ладонью. Среди его солдат были двое с двойной фамилией: Скоблицкий-Пиоттух и Елизавета-Воробей. Чиблик записал их за четверых. Затем был один революционный ирландец, этакий рыжий алкоголик. Он носил юбку, сначала клетчатую, а когда он изодралась во время «железного потока» – просто бабью, некрашеную. Не то, чтобы он был такой уж патриот (хотя и это тоже, впоследствии он влился в ряды ирландской революционной армии ИРА), а просто штанов было мало, притом же у штанов нюшка, она всё время рвётся между ног, а иголок не было, Чиблик почему-то отнимал все иголки, а юбка почти не рвётся, только по подолу, но он всегда её подтыкал перед боем. Он и женское бельё тоже любил. Собирал тоже подошвы от дамских сапожек, стельки, бабьи тряпки, лопаты, вёдра, а звать его было Пол Генри МакКинли, так Чиблик записал его за пятерых: Джон Пол, О Генри, Биг Мак, Стивен Кин и Ван Ли. Чиблик счистил наждачком слово «взвод» и вместо него вписал «рота». А когда его утвердили в должности ротного, не успокоился. ___ Русская стрелковая рота 1913 года насчитывала 250 человек. Вот если бы найти такую и выменять на свою! Это оказалось несложно, великая вещь русская провинция, там, а в особенности на Севере, ещё сохранилось, несмотря ни на что, и всё такое прочее. Там-то, в уездном городе Плесецке, нашёлся прекраснодушный ротный командир Милославский, который из уважения к летам Чиблика, отчасти же поражённый щегольским видом солдат (будёновки), легко пошёл на навязанную сделку. Чиблик снова взялся за уже известный читателю наждачок и вместо «рота» вписал «батальон». Как батальон? Как батальон? Ну, умножим 63 на три цифры, получим 189, а у Чиблика 250, ну ясно, что в батальоне не только три роты, там ещё всякая фигня типа пулемётного взвода или ветеринарной команды, штаб, обоз, отделение сифилитиков, полевая кухня, но этим можно пренебречь, это ж не главное, вот Чиблик и стал комбатом. И опять совершил известный обмен. В Холмогорах отыскался гарнизонный батальон, кажется ещё линейной пехоты, нетронутый аж с 1856 года. Командовала им эсерка Каплун. Чиблик сумел внушить товарищу Каплун, что батальон – он и в Африке батальон, между тем, получая довольствия на тысячу человек, в наличии же имея только 250, можно оставшиеся средства использовать на разные первостепенные нужды, как-то: монументальную пропаганду и помощь немецким детям. И хотя глупая барышня, окончившая Смольный, не могла уразуметь сложных арифметических выкладок комбата, но образ юных спартаковцев, которых она будет снабжать тушёнкой и обрезами… О, женщины! ___ Читатель, очевидно ждёт рассказа о плутнях Чиблика, доставивших ему командование полком, затем бригадой, и напрасно, потому что он сразу стал комдивом. И очень просто, если кто помнит о территориальной системе комплектации войск в те годы, а кто не помнит, объясню: бывали тогда дивизии тысячного состава. Чиблик перебрался в Херсонскую губернию и благополучно дожил до конца тридцатых. И как же дальновиден он оказался! Свидетели – меньшевик Милославский, эсерка Каплун, троцкист Сукин-Пушкин – были репрессированы. Когда вводили воинские звания, Чиблик получил генерала и моментально попросился на штабную работу. Поскольку кадрированные соединения уступили место кадровым, а подвиги его в Гражданскую помнили слишком хорошо, просьбу удовлетворили. ___ Когда началась война, его вызвали в Ставку. За столом сидели Сталин, Жуков и Берия. ___ – А, товарищ Чиблик! – усмехнулся Верховный. – Давно вас не видели, с Гражданской… Где вы пропадали? ___ – Команды «вольно» не было! – сказал Жуков голосом отрывистым и твёрдым. ___ Чиблик вытянулся. ___ – Что ж, товарищ Чиблик, – Верховный встал и бесшумно заходил по огромному кабинету. – Немецко-фашистские захватчики напали на нашу родину СССР. Что же нам с вами делать? А может быть, армию вам дать? – внезапно повернулся Сталин и пристально, с прищуром, взглянул в глаза генерала. ___ Чиблик поперхнулся слюной и закашлялся. ___ – А? – продолжал Верховный, – А что скажет товарищ Жуков? ___ – Расстрелять, товарищ Сталин. ___ Наступила тишина, в которой было слышно, как разлепились вмиг пересохшие губы генерала, прежде чем прошептать «не надо…». ___ – А вот товарищ Чиблик считает, что не надо. Так, может быть, благодарность ему за Гражданскую? ___ – Точно, – прошипел Берия, – Орден. Мать-героиня. Готовь дырочку, пидор колымский! ___ Сталин усмехнулся в усы и сказал: – Идите, товарищ Чиблик, и крепко подумайте. Мы тоже ещё подумаем. ___ Как только дверь за Чибликом закрылась, Сталин стёр с лица усмешку и, подойдя к Берия, с подозрением спросил: – Э, зачем, слушай, мать-героиня, да? На что намекаешь? ___ – Тут и намекать нечего, – трусливо огрызнулся Берия и поведал присутсвующим о феноменальном росте численности вверенных Чиблику войск. ___ - Вах! – удивился Сталин, – Какой человек! Что делать будем? ___ - Расстрелять, товарищ Сталин, – решительно ответил Жуков. ___ – Что ты, понимаешь, всё расстрелять! – рассердился генсек и задумался. – Вот что, Лаврентий, возьми его себе. Пусть бомбу делает. ___ – Какую там бомбу, – поморщился Берия, – Он только под себя гребёт, частный предприниматель, а что с тремя армиями сделал? ___ – С тремя армиями… – вздохнул Верховный и поцокал языком, – Эх, три армии… Ничего, Лаврентий, возьми. Ломать не строить, пусть полигон готовит. Ба-альшой полигон! Пу-устой полигон! ___ Так, осенью 1941 года, генерал-майор Чиблик оказался в районе Семипалатинска. …Тут пробило полночь, и из гроба восстал Чиблик – ну смотреть тошно! Шея скручена платком, под дырявым козырьком, весь синий, небритый. Пиджак облёван, руки трясутся, воняет от него чем-то. Поднял он со скрежетом опухшие веки, увидел часового и пошёл прямо на него. ___ А Гудов на посту спит и видит, будто двух генералов пряниками с кронским мёдом накормил, а они ему за то приказ об увольнении пишут. Будто бы сидят они в генеральской столовой, вот генералы наелись, бороды платочками обмахнули, и дуют приказ в четыре руки, а вокруг уж стоят адьютанты, интенданты, курьеры. Генералы закончили – сейчас у них курьеры берут бумагу, и бегом – на роликах они – к адьютантам. Те приказ в машинку и айда стучать, чисто я сейчас, напечатали, а уж курьеры к интендантам: так и сяк, всё выдать. А интенданты на койках своё добро разложили – парадки, дипломаты, ремни, значки. Берёт Гудов значок «Воин-спортсмен», красенький, а интендант его за руку – цоп! А какие, спрашивает, у вас будут документы? Гудов хочет соврать что-то, а не может. Что за напасть такая? Снова открывает рот – не выговаривается, да и полно! А интендант, сволочь, ухмыляется. Нам, дескать, равнодушно – ежели приказ был, надо фурнитуру разложить, а ежели у кого документов нету, её нельзя выдавать. А Гудову значок захотелось, так захотелось! Передёрнул он затвор: «Ах ты гнида тыловая…». А интендант окошечко в кассу – хлоп, и бывайте здоровы. И слышно, как за бронированной дверью чайник у него зашумел. Что делать? Вдруг дёргают его за фалду: «Вань, а Вань! Отдай мне честь, я тебе добренькое скажу!». Гудов вздрогнул и проснулся. ___ Сердце его захолонуло. Труп уже стоял перед ним и вперил на него мёртвые позеленевшие глаза. ___ – Стой, назад! – в ужасе воскликнул Гудов и, направив ствол на Чиблика, спешно осмысливал. ___ Жмур погано ухмыльнулся: ___ – Могу ущипнуть, – и покрутил в воздухе иссохшими птичьими пальцами. ___ – Я тебе ущипну! – осмыслил Гудов и предупредил: – Стой, стрелять буду! ___ – Стою, – покорно отозвался Чиблик и наивно осведомился: – Пули-то, я чай, всё серебряные? ___ Гудову пришлось это проглотить. Жмур захохотал, показывая длинные гнилые зубы. ___ – Ты, Ваня, не обижайся, – сказал он, вдруг посерьёзнев. Пожевал губами и причмокнул: – Ты мне, Ваня, честь отдай. Как положено! Целый генерал перед тобой стоит! ___ «Уж и целый!» – пронеслось в голове часового. Словно услышав мысль, Чиблик вздрогнул и посмотрел на себя. М-да… Задумчиво побарабанил по паркету когтями, продравшими носки ботинок. Снова перевёл взгляд на часового – тот смотрел с нескрываемым отвращением. Жмур вздохнул и сказал: ___ – Ваня, ты мне честь отдай, я и уйду. Ну что тебе стоит? Ничего. А зато – смотри! – и что-то блеснуло в руке мертвеца. Гудов пригляделся – то был значок «Воин-спортсмен», иначе «бегунок», первый разряд – красенький! ___ – А, Ванюшка! – подмигнул Чиблик, – И документов не надо! ___ – Я тебе не Ванюшка! – отрезал Гудов. Он оскорбился – сон, состояние в некотором роде интимное, а тут каждое чудовище будет лезть своими паклями… ___ Но Чиблик этого не понял. Он вдруг возбудился и зашагал из угла в угол. ___ – Да что там значок! – и «бегунок» полетел в стену, рикошетом отскочил от пышного бюста Ленина и ударил в потолок. Чиблик шагал и вонял палёной шерстью: – Значок… Деньги! Семечки! Галуны! Плюш и бархат! Сгущёнка! За честь! За честь! Каждому прапорщику! Ни за хрен, каждому прапорщику! Вы все подонки, однозначно! ___ Он вдруг бросился к гробу и с натугой рванул его. Гроб опрокинулся. По полу, звеня и подпрыгивая, покатились сокровища. Вздрогнул Гудов. «Ге, ге, ге! да как горят! – заревел Чиблик, пересыпая на руке звёзды, литые пуговицы, эмблемы всех войск, загнутые кокарды, сточенные ременные бляхи, залитык эпоксидкой брелоки, перстни, цепочки, – ге, ге, ге! да как звенят! А ведь и дела только одного потребую за целую гору таких цяцек». ___ Отвернувшись, горько усмехнулся Гудов. И за какую же шкуру принимает его адская сволочь! И всего-то во сне примечталось о значке, а наяву… Собачьи медальки! Ребяческие гремушки! Яркая заплата на ветхом рубище стройбатовца! И кому же зариться? Помначкару Гудову! Видать, совсем ты дурачок, палёный, если думаешь, что Гудов твои поганые тишки возьмет, тьфу… ___ Мертвец, бледный и печальный сидел теперь на полу, грустно насвистывая какую-то попсню. Потом поднялся и медленно стал собирать в большой дворницкий совок свои драгоценности, отчасти, впрочем, уже превратившиеся в золу, лягушек и тараканов. ___ Он сутулился, тяжело шаркал ногами, и Гудов увидел, что на тонкой и длинной шее усопшего, похожей на куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпье. Внезапно покойный повернулся: шлем-буденовка с черным огарком вместо шишака; подпалины и по всему шлему. К засаленным слоновьим ушам прилипло где сено, где пакля. На спине и на боках языками болтаются вырванные куски. Слой смолы на одном боку. Взмахивает крыльями летучей мыши. А на ногах его – лодкоподобные чуни, склеенные из красных автопокрышек. Глаза Чиблика покраснели и слезились. Он тихо проговорил: ___ – Чего беречь? Эко сокровище! И думаешь ли ты, что честь твоя мне в сладость пойдет? И я не Козла теперь боюсь, и не того, что сковороды лизать заставят! Что сковороды! Вздор сковороды! Оно даже и лучше, коли лизать, а я не того боюсь, я…глаз его боюсь…да…глаз… Мне-то, по делам моим если лизать, так оно, пожалуй, и заслужил, а вот хуже, когда смотрит…я насчет глаз-то…в глаза ему когда смотришь…этого я боюсь. Вот, Ваня, мне и честь-то нужна: не сберег своей смолоду – а отчего? А оттого, что я смирненькой, а оттого, что я тихонькой, а оттого, что я добренькой! А насчет глаз-то, для сравненьица-то: небось, слыхал, тут же, в этом округе было, про геологов? Не слыхал? И-эх, паре-ень! Колодец они нашли, ну, древний. Один спустился, веревка задергалась, вынимают. А он, Ваня, весь седой, а на голове рога выросли, а на пальцах когти, чисто барсук! Ну поикал он, поикал, да и копыта откинул, верно говорю, копыта, когда разули – увидели. А это, Ваня, древний был колодец, там Козел глядел, Козел, Ваня, с легионом Младых, Чик-Чик-Тауэн, Ваня! И спустили фотоаппарат на снурочке, веревочка на спуске. Вот тут-то и покатило… Который первый фотку напечатал – и труп! Другой глянул – и туда же! У этих, правда, ничего не отрастало, просто мерли как мухи. Оно и ясно: не самые глаза видели, только изображение. Один умный нашелся – не геолог, ссыльный был, из семинаристов, – ту фотку сжег, не глядя, тем и спасся, с ума только сошел, и рука потом засохла, которой за карточку брался. А ты говоришь! А ты, Ваня, за честь-то, ты не боись, за то много не дают! А ты нешто в Рай собирался? Ведь нет же? Или да? В Рай?! К Богу в Рай! Ура! Дурак ты, Ваня, ежели так! И напервое ты дурак, ежели думаешь, что без греха. Да ежели ты так думаешь, так вот тебе и первый грех, и какой страшенный-то, у-ю-юй! Гордыня, сатанинский грех. А ежели знаешь за собой грешки, – а ведь знаешь, чего уж кобениться, да и странно говорить, нет человека, который не имел бы за собой каких-нибудь грехов, это уже так самим Богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят, – так, стало, уже в Рай не намыливаешься, а коли так – об чем разговор? Отдай генералу честь – и дело с концом! – И Чиблик с тайной надеждой поднял глаза на Гудова. ___ Тот смотрел равнодушно, жевал резинку и ждал продолжения. Помолчали. ___ — Ну? – сплюнув, сказал Гудов. ___ – Не нукай, не запряг! – огрызнулся Чиблик («Вот щенок! Да что я за скоморох ему дался!») и мстительно продолжал: ___ – А второе ты дурак сугубый, если верно безгрешен, ишь, папа выискался! Тогда попадешь ты прямехонько в Рай. Ни ступить, ни повернуться не умеешь. Ладно, отец и мать тебя не учили, так я тебя поучу… А скажи, Ваня, ты татарин? Татарин ты? Нет? Значит, гурий не ждешь? Правильно, не жди их, гурий-то, хе-хе… Ведь тут какая петрушка получается вкусная! Такая вкусная, что… ух! Расцеловал бы, да и только! Ведь тут, брат, блаженство, а знаешь ли, в чем блаженство? Не знаешь?! Ах ты батюшки, в рай намыливаемся, а блаженства не знаем? А ведь в Уставе все сказано, русским по белому! Да вить блаженство-то – вечно лицезреть Бога! А знаешь ли ты, что сие лицезрение означает? Не знаешь. И я не знаю, а говорят: не можно Бога в глаза увидеть и в живых остаться. Это, коли живой был, схоронют, гы-ы! А душа – она бессмертна, и ее незачем хоронить в этом плане. Вот ты и прикинь хрен к носу. Давеча я за козлиные глаза говорил очень сильные вещи, но возьмем политическую подоплеку этого вопроса: кто он перед Богом? Это перед тобой он, может, Козел, а перед Богом – козел, сказал бы и другое слово, да в печати оно неприлично. Страм, батюшка, просто страм! Вот и прикинь его нарочно к нему. Один раз глянуть – и смертию умре, а каково оно – вечно? Оно и блаженство, не спорю, высшее! Вот когда аутодафе – сперва оно и больно, а потом, точно, блаженство, только недолгое. А тут – вечное. Оно, Ванька, не для средних умов блаженство. Мне бы не надо. Мне бы случись, помираючи, безгрешну остаться – сполз бы с одра из последних сил, да и зарезал первого встречного, за копейку бы зарезал, а не будь их, последних-то, хоть батюшке бы на крест наплевал, чтоб только не без греха, чтоб не блаженство-то! Ты, конечно, личность гордая, Кортасар, романтизьм, закуска, но и ты семь раз отмерь, прежде чем в Рай намыливаться, а, отмеривши, и отрежь, отрежь кошелек у первого встречного, Божьи глаза, Вань, они он волчьи, да и не Козьи, Вань, а Вань, ты мне честь-то отдай. ___ Посмотрел на него Гудов – жвачку выплюнул, ничего не сказал. Он, Гудов-то, неверующий был. Всего-навсего. Умрешь – трава вырастет. А тот-то разглагольствовал, усирался! Умора. ___ – Хорошо же! – проскрежетал зубами мертвый генерал, – Ты – естеством, а я – колдовством! ___ Он вырвал три волоска из небритого подбородка и, бормоча «Бамбара, чуфара, лорики, ерики, прикапу, трикапу, скорики, морики», стал разрывать их на части. И тотчас ленинская комната наполнилась звуком хлопающих крыльев, по полу потянуло затхлой сыростью. Резко лопнула пружина в больших настенных часах и все изменилось: запахло духами и хорошим табаком, а потом послышалась музыка – с легким благородным шорохом патефонной иглы нахлынули волны кальмановского вальса из «Принцессы Турандот» и плескались у самых сапог, а брызги шампанского ударили соленой, с привкусом железа, пеной по губам часового. До его чуткого слуха донесся странный звук – это заработал доселе не существовавший лифт. Он ездил с этажа на этаж (?), хлопала решетчатая дверца, с треском распахивалась латунная. Слышался дамский смех и энергичные голоса пьяных кавалеров. Ленинская комната хотела оживать. ___ Чиблик, с огромными звездами в петлицах новенького мундира, сверкавшего еще Орденом Красного Знамени, неуклюже шагал от шандала к шандалу, зажигая дивные черные свечи, но свет шел не от них, он был рассеян в воздухе, и мраморный бюст Председателя Общества Чистых Тарелок, точно мясные мухи, обсеяли чудные, мертвые огоньки. ___ Музыка заиграла громче. Двери распахнулись, и два красноармейца в длинных, до пят, шинелях стали заносить манекены: мужские – в дорогих френчах, галифе и сапогах, или в штатском, и женские – в бальных платьях. ___ – Осторожно, сучьи дети! Вперед ногами! Не дрова носите! – рявкнул Чиблик, – Дам расставляйте в атаку по Алехину, кавалеров пока ложьте в угол. Стой! – внезапно заорал он, – Смирно! Головные уборы снять! ___ Красноармейцы остановились и стянули буденовки, Чиблик подошел к каждому и вынул из подкладок иголки. ___ – Вольно! Живей работаем! – и, обернувшись к Гудову, Чиблик расплылся в улыбке: – Береги перепонку смолоду, детка! – и, обратившись к одному из манекенов, подмигнул: – Да, Машка? ___ Манекен широко раскрыл глаза и, разомкнув губы, произнес: ___ – Владимир! ___ Гудов покосился на Чиблика. Но слово относилось не к генералу. «Я не Владимир», – подумал Гудов… Маша протянула к часовому руки. ___ – Они не могут ходить, – объяснил Чиблик, – пол. Эй, бойцы, тащите шузы! ___ Один красноармеец вышел из ленинской и вернулся со свертком. ___ – Он еще только учится, – заметил Чиблик, – И ты, Вова, учись! ___ Он взял сверток и встал перед манекеном на одно колено. ___ – Машка, ножку, – ласково сказал генерал. Маша оперлась узкой ладонью на его плечо и подняла ножку. Чиблик снял с нее уродливый деревянный сапог и развернул сверток. На огромном, как простыня, носовом платке стояли хрустальные башмачки. ___ – Машка, ножку, – ласково сказал генерал. Маша оперлась узкой ладонью на его плечо и подняла ножку. Чиблик снял с нее уродливый деревянный сапог и развернул сверток. На огромном, как простыня, носовом платке стояли хрустальные башмачки. ___ – Эх, ножка великовата! – сокрушенно покачал он головой и, достав швейцарский армейский нож, сказал: – Володя, отвернись на минутку. ___ Гудов почувствовал, что надо послушаться, и зажмурился. ___ И сейчас же ему примерещился седенький, но бодрый старичок. «Бей по стенам, бей по стенам!», - горячо зашептал дедок. ___ – Можно смотреть, – разрешил Чиблик. ___ Гудов открыл глаза. ___ Перед ним, смущенно улыбаясь, стояла Маша. У нее были огромные серые глаза. Она дышала. И она была удивительно хороша. И ее безупречно правильные черты не казались холодными. ___ Чиблик переобувал остальные манекены. ___ – Вот, Володька, учись. Свет – снизу, в обуви нельзя. Но не босиком же на балу, тем более, ноги тоже разные бывают, не всякие покажешь. Для этого есть специальная обувь. Хрустальные линзы, по сути: длина кратна длине световой волны. Поэтому размер у них одинаковый. Это, конечно, неудобство, – бормотал он, но Гудов давно его не слушал. ___ Гудов танцевал с прекрасной женщиной. Не наблюдая часов, а когда они попадались на глаза, там было все то же, хотя в паузах, когда прислуга меняла пластинку, было слышно, как часто и сухо стучит там внутри. Иногда часы – это уже не была круглая, глупая и усатая физиономия над дверью, нет, теперь стоял тяжелый напольный антиквариат, который надо было заводить рукояткой кортика, – начинали бить, и птичий скелетик выезжал из окошечка, кукарекал свою дюжину, высовывалась кошачья лапка и тянула его обратно. ___ Маша положила голову на плечо часового, и они покачивались в сиреневом тумане, окруженные летучими искрами, звездами, мертвыми огоньками, и она все-превсе рассказывала Гудову, по-прежнему называя его Владимиром, потом Володей. Она сначала была холодной, но теперь согрелась, и она призналась с извиняющейся улыбкой, что от него, и теперь ей так хорошо, она счастлива, а руки уже оплели шею фельдфебеля или, кажется, фельдъегеря, счастлива жить и двигаться. Ведь она не демон, она просто гипсовая, бездушная кукла, пылившаяся на витрине, а вот теперь она может танцевать, Володя, может пить шампанское и кофе, она может многое: играть на рояле, говорить по-французски (и тут же заговорила, но наш герой попросил перейти ее обратно на русский), может ездить в концерты или быть сестрой милосердия, может печатать на «Ундервуде», например, стихи, Володины стихи, и не только: она может служить в учреждении, готовить фрикасе, может даже убирать квартиру, стирать, красить и белить, доить корову, полоть лебеду, жать хлеб, рожать и кормить, ронять слезы на черствый хлеб – может все. И она все розовела, ее губы делались все влажней и ближе, танец длился сколько? судя по часам он только начался, потому что полночь застыла, а как же, ведь иначе ее туфельки превратились бы в грубые башмаки, красноармейцы – в крыс, лимузин – в тыкву, и он бы долго, долго, всю жизнь искал ее, но волшебник остановил солнце наебаться, не «заниматься сексом», милый, ебаться, с рыданием и синяками на бедрах поутру, с распухшими губами, с глазами в кольцах бессонницы, так всегда делают куклы, разбившие витрину и бежавшие с трубадуром; так же, и даже еще хуже, ведут себя женщины, сошедшие с фотографий на стенах парикмахерской, но не будем о них, фу, не надо, ведь они не нравятся тебе, правда? Маша спросила, кто его родители. Маша сказала: «Ты из Сибири? Я бы поехала за тобой в Сибирь». ___ Впрочем, оно и не странно. Гудов в те годы был удивительно хорош собою, а в ту ночь – особенно. Фуражка – ремешок по подбородку пущен, сапоги горят, бляха зайчиков на стены пускает. Белые перчатки. Стрелки на брюках наведены с мылом. В руках карабин СКС-45. Револьвер сбоку. За пазухой ручная граната. Настроение великолепное. Пост Номер Один. Охрана и оборона чужого тела. ___ Часы в очередной раз начали деликатно вызванивать полночь. Вдоль бронзового рельса под циферблатом поехали навстречу две фигурки – медведь и оловянный солдатик. Зубцы повернулись, сцепились Балансир мерно ходил из стороны в сторону. В лапах медведя было что-то вроде гетьманской булавы. Фигурки сблизились и булава резко опустилась на кивер солдатика. Тот рухнул вперед, а булава поднималась и опускалась, на стекле часов появилось крошечное красное пятнышко. И скоро еще одно. И еще одно, а потом теплые брызги полетели во все стороны. Что-то попало Гудову в глаз, и он зажмурился. ___ «Бей по стенам, бей, пока не поздно!», – закричал дедок. «Кто вы?» – «Бей, дурак, не спрашивай! Бери карабин и стреляй! Пробьешь стену, лучи пройдут – сам все поймешь! Сожги эту нечисть!» – «А как же Маша?!» – «Сынок, эта сука из самого ада!» – «Но кто вы?!» – «Я – советский человек, сынок, меня зовут Михаил Тимофеевич, и я тебе говорю: не жалей ее, стреляй! Они не выносят солнца, пока они в хрустальных туфлях – их можно уничтожить всех до единого, а Чиблик этот – главный враг народа, он немецкий шпион! Еще твое счастье, что он не угадал твоего имени! Ты видел часы? Ты же их видел, стреляй, чего глядишь?!» ___ Гудов почувствовал прикосновение женских губ и открыл глаза. ___ – Это кровь, Володя, – умоляюще сказала Маша, – кровь из часов, но все будет хорошо, мы разобьем витрину и убежим, а они останутся здесь. ___ – Я буду стрелять, –ответил Гудов шепотом. |